Элегия
Дробись, дробись, волна ночная, И пеной орошай брега в туманной мгле. Я здесь стою близ моря на скале, Стою, задумчивость питая, Один, покинув свет, и чуждый для людей, И никому тоски поверить не желая. Вблизи меня палатки рыбарей, Меж них блестит огонь гостеприимный, Семья беспечная сидит вкруг огонька И, внемля повесть старика, Себе готовит ужин дымный. Но я далек от счастья их душой, Я помню блеск обманчивой столицы, Веселий пагубных невозвратимый рой. И что ж? — слеза бежит с ресницы, И сожаление мою тревожит грудь, Года погибшие являются всечасно; И этот взор, задумчивый и ясный, — Твержу, твержу душе: забудь, — Он всё передо мной: я всё твержу напрасно!.. О, если б я в сем месте был рожден, Где не живет среди людей коварность, Как много бы я был судьбою одолжен, — Теперь у ней нет прав на благодарность! Как жалок тот, чья младость принесла Морщину лишнюю для старого чела И, отобрав все милые желанья, Одно печальное раскаянье дала. Кто чувствовал, как я, — чтоб чувствовать страданья, Кто рано свет узнал — и с страшной пустотой, Как я, оставил брег земли своей родной Для добровольного изгнанья! |
По мотивам и структурным признакам связано с элегией Пушкина «Погасло дневное светило...» (1820).
Для добровольного изгнанья — цитата из поэмы Пушкина «Цыганы».